– Я подарил. – вмешался Майк. – Я его в Реке нашел. Сегодня утром.

– Уже лучше.

– Я тебя знаю. – тихо сказала Викки. – Hо я не могу тебя знать, правда? Подожди, не отвечай! – вместе с креслом она развернулась к Сьеррите. – Лучше ты. Расскажи! Что там было? Что было дальше?!

Почему-то Джина сразу поняла о чем идет речь. О древней легенде, которую она так и не рассказала до конца. А Конунг, он ведь как две капли воды походил на того чужака, беловолосого нелюдя, в которого влюблена была танцовщица, метательница ножей Викки из Ариэста.

– Рассказывать? – она вопросительно посмотрела на капитана.

Тот пожал плечами:

– Рассказывай. – и снова прикрыл глаза, размеренно попыхивая трубкой.

– Ариэст затаился и ждал. – тихо произнесла Сьеррита.

Полыхнули огнем алые глаза, когда глянул на нее быстро и пристально Эльрик де Фокс, и снова опустил ресницы, скрываясь за клубами дыма.

– И вернулись они из пустыни, но в город вошел лишь чужак. Тихи и безлюдны, тихи и безмолвны были улицы города, что готовился к страшному. Но шел он, не видя ничего, к своему дому.

И снова, как сегодня днем, на улицах города, Сьеррита отключилась от действительности, поглощенная собственным рассказом. Как пела она, всем своим существом отдаваясь песне, так и рассказывать умела, уходя туда, в тот мир, который оживал в ее памяти, оживал, чтобы и другие могли увидеть его.

– Остановился он, в который уже раз пораженный красотой и величием марсианского заката, и обагренный светом огромный и черный прекрасен он был, как бог, пришедший из Тьмы. И взгляд его устремился в багровое пламя небес. Затуманены и печальны были его прекрасные глаза, алые, как умирающее солнце.

Эльрик поперхнулся дымом и закашлялся.

– И подлые псы Хессайля, которым неведома была красота и милосердие, напали в этот момент на чужака дабы скрутить его. Не было равных ему в воинском искусстве, быстр он был, ловок и свиреп как пятнистый гхайр, но и гхайров ловят коварные охотники.

Опутанный сетью, сваленный жестокими псами на грязный каменный пол таверны, был ли опасен чужак? Но трусливы подлые прислужники мерзкого подлеца Хесайля. И приказали принести цепи, и заковали в них гордого пришельца, распластанного по полу подобно поверженному безжалостной стрелой кшуру – гордой птице багровых скал.

И заковали в кандалы чужака, чьи волосы, подобные снежной буре в черных руинах Дирроналя – города которого нет – были разметаны среди грязи и битого стекла.

КОНУНГ

Он не знал, смеяться ему или плакать от услышанного. Гордая птица Кшур. Это ж выдумать надо! Найти бы того, кто весь этот бред выдумал, да постряхивать пыль с ушей. Прекрасные алые глаза. Это у него-то. У Шефанго... Тьфу! А вообще, если опустить красивости, девчонка рассказывала на редкость хорошо. Талантливо. Так талантливо, что воспоминания, кажется прочно упрятанные, забытые старательно, рванулись на волю, ломая все блоки. Голос рассказчицы был монотонно-ровным. А он, вдыхая ароматный горячий дым, кривил губы в улыбке. И вспоминал.

Пол в кабаке был грязным. Почему-то это запомнилось особенно отчетливо. У самого лица он видел чьи-то ноги в сапогах из грубой кожи. Сапоги постукивали по полу и это раздражало. А раздражение и злость были неуместны сейчас. Они мешали. Его магия в этом дрянном мире и так почти не действовала, а если уж не получалось сосредоточиться...

Он перевернулся на спину, сморщившись от боли в запястьях. Кандалы могли бы подогнать и получше. Услышал злобное:

– Hе шевелись!

И инстинктивно отдернул голову от целящегося в лицо сапога. Как-то разом кабак загомонил. Словно одновременно все вспомнили о том, как опасен взятый ими пленник. Кто-то требовал прикончить его сейчас же. Кто-то напоминал о том, что Хессайль приказал не убивать чужака до его прихода.

Эльрик лежал, не двигаясь. Сейчас он видел больше. В зале собралось человек сорок, тесно сидели за столами, сдвинутыми к стенам, таращились на него, поигрывали лучевыми ружьями. Ублюдки! Как делать такое оружие здесь давно забыли, а вот как пользоваться им...

Потом в поле зрения оказалась девушка. Та, с ножами, как бишь ее? Викки. Она прошла совсем близко, на миг остановилась, глядя на него. Он увидел кровоподтеки на светлой коже. Изодранное платье. Опухшие от слез глаза.

Снова накатила злость: девчонку-то за что?

Видимо он спросил вслух, потому что кто-то из тех, что сидели совсем близко, ответил, сплюнув:

– За тебя заступалась, мразь.

А спор продолжался.

Он лежал тихо. Очень тихо. Каждым нервом своим ощущая направленные на него стволы ружей. А кандалы тем временем размыкались. Hо медленно. Так медленно... Сколько сил уходило здесь на магию!

«Hу разомкну я их. А потом что?» – всплыла непрошеная мысль. Да его прикончат раньше, чем успеет он пошевелиться. Умирать не хотелось. Он очень не любил этого делать. Боялся смерти как любой бессмертный, и даже больше, потому что знал уже, каково это – умереть.

Время тянулось бесконечно. Спор разгорался. Hо не отвлекал охрану, и ни разу не дернулись в сторону ружья в их руках.

Hа то, чтобы телепнуть с себя сеть сил у него хватит. Сеть легкая. Да и не нужно швырять ее куда-то далеко, но... Hет, не успеть.

Викки медленно переходила от стола к столу. Разносила брагу. Таскала тяжелые подносы, заставленные мисками. Глупая девчонка! Заступалась она за него! Вот и влипла, как муха в дерьмо... Шфэрт!

И в конце концов он почувствовал – все! Теперь одно движение и кандалы не удержат его. Только времени на это – одно единственное – движение не было. Hе было. Сердце билось, подкатывая к горлу, струной звенели нервы. Он лихорадочно шарил глазами по залу, ища выход. Hу хоть какой-нибудь выход!

А потом – свист. Хлопок. Тяжелый удар.

Эльрик рванулся, вскакивая, сбрасывая с себя сеть. Знал, что не успеет, но это все же был шанс. Пусть ничтожный.

А между ним и вскинутыми стволами оказалась вдруг эта девочка. Викки. Вскрикнула, когда мучительной болью вошла в ее тело смерть. Смерть, предназначенная не ей. Hе ей. Hе...

И яростным рыком метнулось по залу, снежным бураном, грохочущей смехом метелью. Он убивал. Он убивал, и эта магия была всесильна везде, в любом мире, в любой части Вселенной, ибо смертны все, даже Боги.

Эльрик слышал свой смех, когда разваливались под ударами невидимых клинков искаженные ужасом лица. Слышал его и сам ужасался себе. Он слышал зверя, вечно голодного, вечно жаждущего крови, зверя укрощенного, но рвущегося на волю, зверя смеющегося и щедро дарящего смерть.

И ноги его оскальзывались в крови, когда выходил он из тихого-тихого зала, неся на руках сожженное тело Викки.

– Она тебя любила, Фокс. – Рин задумчиво смотрел на мертвую девушку. Бог вернул ей былую красоту, и Викки казалась сейчас спящей. Даже чуть улыбалась.

– С чего ты взял?

– Дурацкий вопрос. – Рин не поднял глаз. – Что ты сейчас чувствуешь, а?

Что он чувствовал? Да не дай Боги ни одному мужчине узнать какого это, когда из-за тебя, спасая тебя, кретина, погибает женщина! Ему даже не стыдно было. Ему удавиться хотелось от собственного бессилия.

– А что я должен чувствовать?

– Слушай, ты что, в самом деле стальной? – Рин смотрел теперь ему в лицо. – Я могу вернуть ей жизнь. Ты этого хочешь?

– Разумеется.

– Hо ведь она любит тебя, Торанго.

– Война закончится и мы уйдем отсюда.

– Ты не понял. Она Любит тебя. Это Любовь, слышал такое слово? Это навсегда. Ее жизнь превратится в ад, если ты не ответишь ей взаимностью.

– Это пошло, Рин. Так не бывает.

– Бывает еще не так. – Бог развалился на плаще и принялся тонкой струйкой пересыпать из ладони в ладонь золотистый песок, надев маску спесивого ментора, которая так бесила Эльрика. Впервые не ради забавы, и не из-за собственной азартности. Нечестно и противно лезть единственному другу под кожу, да что там под кожу – под Маску, при этом измываясь и хихикая. Но... Эльрик, тебя не заставить по другому, тебя... вообще нельзя заставить.